Я люблю

Когда я был евреем в России, я не любил быть евреем. Разве можно любить быть тем, кого никто не любит? Правда, многие там просто не знали, что такое еврей. Они думали, что еврей – это нечто неприятное, с наглыми выпученными глазами, огромным носом и противной шевелюрой, живущее в самой лучшей квартире, получающее самую большую зарплату и занимающееся исключительно своими непрнятными еврейскими шахер-махерами. 

Я никогда не забуду, как мой школьный друг (мир праху твоему, Володька!) на свадьбе у другого школьного друга (будь здоров, Серега!) знакомил меня со своей подругой:»Это – Борька, единственный грузин, которого я уважаю!»…

Спасибо вам, мои дорогие кореша, за то, что не было между нами ни русских, ни евреев, а было лишь желание быть вместе, была бутылка дешевого вина и хриплые записи Высоцкого, была юность…

И все же, хоть я и не любил быть евреем, мне приходилось им быть. За это я евреев всегда недолюбливал. Ведь несмотря на то, что я не был похож на еврея, все они имели наглость быть похожими на меня. И чтобы покончить с таким двусмысленным положением, я переехал в Израиль.

Но евреи – удивительный народ. Даже в Израиле, оказывается, многие тоже не знают, что такое еврей. Одни считают, что достаточно родиться у мамы – «егудии» или от папы того же пятого калибра. Другие утверждают, что в папе нет никакой неюбходимости. Третьи говорят, что еврей может считать себя евреем, лишь когда одна из деталей его туловища – причем не самая бесполезная – предъявленная в сауне, будет вызывать у присутствующих прилив национальной гордости…

А пока они спорят, я еду в еврейском автобусе по еврейскому городу и чувствую, что начинаю любить евреев.

Я люблю эту «бахуру» с ярко выраженной еврейской фактурой за то, что точно такая же девочка пятьдесят лет назад шла в газовую камеру. А этой ни одна сволочь никогда не сможет помешать читать ее еврейскую книгу…

Я люблю этого мальчишку-школьника с пейсами за то, что у него пейсы, изза которых его никогда и никто не назовет «жиденок»…

Я люблю этого солдата в запыленных ботинках, задевшего меня прикладом своего автомата и сказавшего «слиха». Я люблю его за это «извини», люблю его автомат, которым он защищает меня – еврея, и мое еврейское государство, и никто не в силах этого изменить…

Я люблю эту женщину, которая громко зовет домой Ёсю и Мойше. Я люблю ее за то, что ее Ёсе и Мойше не нужно называться Васей и Мишей…

Я люблю даже вон того молодого нахала, который взгромоздил свои еврейские ноги на сиденье еврейского автобуса, люблю, несмотря на его наглые выпученные глаза, огромный нос и противную шевелюру. Я люблю его за то, что никто, полупьяный и небритый, никогда ему не скажет:»Эй ты, Шлема, проваливай в свой Израиль и там наглей!»… Он у себя, в Израиле, а со своими нахалами мы, евреи, разберемся сами!

Мы, евреи… Впервые в жизни мне хочется быть евреем. И мне очень хочется, чтобы через много-много лет мои пра-пра-правнуки поняли, какой я был умный, и сказали:»Спасибо нашему пра-пра-прадеду за то, что мы родились здесь!»