Выселение

Нож бульдозера входил в кирпичную стену как в масло. Эта операция производилась не на армейской инженерной технике, а на предоставленной подрядчиком гражданской. Рев дизеля и грохот железа всей его многотонной махины не позволял расслышать происходящее снаружи. Где-то вдалеке полиция – военная и гражданская, выводила из их домов людей, которые сопротивлялись выселению. То оттягивая на себя, то отталкивая ручку пин-дозера, иногда мог взглянуть в сторону на небольшую кучку людей, наблюдающих за тем, как он сравнивает с землей очередной дом, который с каждым его движением постепенно превращается в пустырь, усыпанный кирпичным боем, бетонной крошкой, и остатками черепицы. Ему было неважно, кто эти стоящие в стороне мужчины и женщины: бывшие хозяева, может быть, проливающие последнюю слезу, хороня под обломками своего дома доброе былое; чиновники, контролирующие процесс выселения и ликвидации еврейских поселений в Газе; или международные наблюдатели, которые впоследствии должны отчитаться в какой-нибудь одиозной организации, типа ООН или ЕЭС, но он чувствовал исходящую от них тяжелую энергию, которая давила ему на душу или на совесть – на что, он не мог точно определить.

Занимаясь этим не первый день, вечером он возвращался к ужину с теми же людьми, которые работали на ликвидации именно этого поселения, в котором ему приходилось сносить дом за домом. Прибыв на базу, он шел на ужин и садился за стол вместе с одними и теми же полицейскими, которых также, как и его призвали на резервистские сборы для освобождения Сектора Газа от «сионистских захватчиков», как их называли арабском официозе. Иногда ночью, когда не удавалось сразу уснуть, он включал свой небольшой приемник с короткими волнами и слушал в наушниках «вражеские голоса», такие как «Голос Ирана» или «Радио-Египет», в вечернее время вещающие по-русски, да и английская служба «ВВС», громко принимаемая на средних, также была не на дружественной ему стороне, что бы на самом деле не происходило в Израиле. Двое полицейских, которые усаживались с ним за ужин, после долгого дня под солнцем выглядели замученными, уставшими и больше напоминали половые тряпки, которыми только что вымыли лестничную клетку многоэтажного дома, после чего отжали и бросили перед ним на обеденный стол. Им он явно не завидовал. Ему бы не хотелось силой выводить на улицу живых людей, взывающих к небу и не понимающих, за что власти с ними так обошлись; за что отобрали все, что многие годы кормило их и это государство. Лучшие овощи и фрукты вырастали в их теплицах и поступали не только на прилавки супермаркетов «Мега», «Космос» или «Суперсаль», но и шли на экспорт в самые дальние страны. В столовой под навесом огромной палатки были развешены большие плоские телевизоры, настроенные на второй канал израильского телевидения, по которому в эти дни в основном показывали события, связанные с размежеванием. На экране можно было видеть рыдающих людей, полицейских, которые выводили их на улицу и сами иногда рыдали в обнимку с кем-нибудь из обитателей дома, который должен был пойти под нож бульдозера, или же камера показывала обозленных подростков, которые забрасывали камнями полицейских и солдат, входящих в очередное поселение, и выкрикивали проклятия в их адрес.

На следующее утро он снова садился за рычаги бульдозера и снова чувствовал себя палачом, а стоящие снаружи люди напоминали ему зевак, вышедших на площадь понаблюдать за изощренной казнью очередного приговоренного. То, чем он в тот момент занимался, делать ему не хотелось. Он, конечно, понимал, что охрана поселений обходится недешево и, наверное, не всегда окупается прибылью, приносимой их теплицами и садами, но отдавать все это взамен на ничто, он считал нелепым. Как минимум мир после этого последовать недолжен. Но, если не он, то все равно за рычаги рычащего под ним бульдозера сел бы кто-нибудь другой. Так что его протест, несогласие с политикой государства или просто нежелание не значили бы ничего. Перед тем, как начать эту операцию, их всех собрали на одной из учебных баз на юге пустыни Негев. Кроме технических инструкций и занятий по закреплению навыков владения тяжелой инженерной техникой, им всем пришлось слушать выступления пожилых офицеров, еще солдатами участвовавших в ликвидации аналогичных поселений на Синайском полуострове – о горьких моментах и об оправданности таких действий. Лишь несколько дней в сухом воздухе пустыни с прохладными ночами, когда ему удалось в полной мере отоспаться. А теперь из-за сильной влажности он недосыпал здесь, на одной из военных баз, развернутых непосредственно возле границы с Газой. Проснувшись утром, приведя себя в порядок, затем, позавтракав, он сел в бронированный джип с другими бульдозеристами и выехал за пределы базы. Через четверть часа они проскочили пропускной пункт «Карни» и въехали на «территорию». Через десять минут их путь перегородили подростки в черных еврейских лапсердаках со свисающими из-под них белыми кисточками талитов. У двоих из них в руках сверкали бандитские пики – остро заточенные напильники, которыми они поспешили проткнуть шины джипа, на котором он и его сослуживцы добирались до своих тяжелых машин. «А мы еще несовершеннолетние. Вы все равно нам ничего не можете сделать…», — выкрикивал один из них. Офицер, сидевший за рулем джипа нажал кнопку активатора радиостанции: «Это двадцать четвертый. У нас снова та же проблема…»

Через двадцать пять минут прибыл гусеничный бронетранспортер, с колесами на борту для разных типов армейских машин. Двое механиков за несколько минут сменили все колеса их бронированной «Суфы», и они поехали дальше. Началась все та же рутина, что и в предыдущие дни. Снова он превращал в пыль дом за домом, пока ему не привезли термос с обедом. Пока обедал, ему сообщили, что военных на бульдозерах и экскаваторах меняют на гражданских – тех, которые работают у подрядчика, предоставившего эти машины, и все мелуимники-резервисты на следующий день будут освобождены и отправятся домой, так как основная часть работы ими уже сделана. Вечером после ужина он зашел в огромную палатку, отведенную под клуб, где можно купить что-нибудь садкое, посмотреть вечерние телепередачи или взять на время книгу, чтобы почитать. Купив себе кофе и сдобную булочку, он сел на один из пластиковых стульев, стоящих напротив телевизора и начал смотреть трансляцию новостей. Снова показывали выселяемых из домов людей, промокших от пота полицейских, запыленные бульдозеры, растаптывающие уже пустые брошенные дома. 

Он увидел себя. Показали остановившийся бульдозер, открывающуюся дверь кабины и его распаренное влажной, жаркой погодой лицо. Почему-то кондиционер не работал именно у него в машине. Смахнув рукавом со лба пот, он спустился на устланную кирпичным боем землю и не обратил внимания на человека с камерой, стоящего в стороне. Люди с камерами были повсюду. Он попросту их не замечал. По правде говоря, увиденное в новостях он забыл через десять минут. Футбольный матч интересовал его больше. Он почему-то продолжал болеть за «Макаби-Хайфа», хотя уже несколько лет как жил в одном из пригородов Тель-Авива. Пока не начался матч, он поспешил на мобильном телефоне набрать домашний номер и вместо домашних новостей узнать от жены, что она увидела его по телевизору.

Никогда еще на резервистской службе он не уставал так сильно, как в этот раз, хотя усталость ощутил лишь, когда узнал, что дело идет к концу. Да и на нелегкой работе, которая ожидала его по возвращении с этих сборов, он чувствовал себя уставшим лишь, когда уже собирался домой. Всю свою жизнь ему удавалось откладывать усталость на потом. Но на следующий день их не отпустили. Полдня они приводили в порядок расположение их роты, занявшее две большие палатки, выносили мусор, отмывали туалеты и душ, а во второй половине дня их посадили в автобус и отвезли в близлежащий парк, где во дворе одного из местных ресторанов всех ждали красиво накрытые столы. Играл армейский ансамбль. Смуглая девушка в военной форме пела песни в восточном стиле. Произносились благодарственные речи старшими офицерами, а затем цокали ложки и вилки о пластиковую посуду, и поднимались картонные стаканы с соками и водой.

Утром все поднялись рано, быстро позавтракали, сдали оружие, закончили все бумажные формальности и погрузились в автобусы, которые через два часа оставили их около центрального автобусного вокзала в Тель-Авиве. Он поднялся в автобус, который должен доставить его домой. Впервые его обрадовал столь скорый конец резервистских сборов, хотя раньше каждый день в армии доставлял ему удовольствие, где прочитывал множество взятых с собой книг и ко всему не думал ни о работе, ни о домашних заботах, получая при этом ежедневное жалование как на фирме, в которой трудился уже десяток лет. А сейчас ему не терпелось поскорее сойти около дома, подняться в квартиру и, наконец, скинуть с себя тяжелые армейские ботинки и заношенную военную форму. Он знал, что через пару недель позвонит девушка-офицер из офиса воинской части, к которой приписан, и спросит, будет ли он продолжать ходить в «мелуим», потому что возраст уже подошел к тому, что резервистские сборы вот-вот станут для него необязательными – больше сорока… и он, скорее всего, ответит «нет». Что-то за последние две недели в его сознании необратимо изменилось. Он пока не мог дать себе ответ – что.

 —————————  

Дождавшись вечерней прохлады, спустился на улицу, чтобы сходить в супермаркет за покупками. Холодильник был пуст. Он не спеша наполнял тележку продуктами и разными нужными в хозяйстве вещами, затем занял очередь в кассу. Многолюдно. Кассирши не успевали. Кто-то лез без очереди, стараясь поскорее закончить бесконечную рутину магазинных покупок. Он же не спешил покинуть искусственный холод, исходящий из кондиционеров, наполняющих прохладой помещение супермаркета, и уже успел утонуть в далеких мыслях, не связанных с событиями, в последнее время сотрясающими всю его маленькую страну, как где-то перед собой услышал детский голос: «Мама смотри, этого дядю показывали по телевизору. Он на тракторе ломал еврейские дома в Газе…»

Он очнулся. Впереди, в очереди в кассу стояла женщина, немного младше его годами, с мальчиком, примерно сверстником его сына, кажется, с этой осени они станут одноклассниками. «Ну, смотри, это он. Ну, мама…». Мальчик тряс за локоть мать, которая уже достала из сумки кошелек и собралась рассчитаться за покупки. Вдруг она повернула голову в его сторону, и на мгновение ее взгляд сфокусировался у него на лице. Затем она быстро отвернулась, будто отмахнулась или даже отплюнулась от него – с презрением. Он сделал вид, что его это не касается, или, будто не слышал голоса возбужденного ребенка, как и не видел реакции его матери.

К своему удовольствию следующим за покупки расплачивался он. Кассирша спешила с ним рассчитаться, как и со всеми остальными обитателями бесконечной очереди. 

Ей точно было не до него.