Вялая форма

Не могу понять, что со мной стало? Раньше был человек как человек. Мог после работы и сто грамм пропустить. А сейчас только пиво и то когда жарко, но самое главное — не могу не писать. Пишу везде: на работе, в туалете, даже когда любовью занимаюсь. Ладно бы на бумаге, а то в уме. Оно как на дискетке заносится и ждёт своего часа, ежесекундно  «загорается» и давит на выход.

  Кто-то скажет, наверное, так и должно быть у тех, кто пишет рассказы. Самое интересное, что я раньше и письма с трудом писал. А вот когда упал с койки да ударился копчиком, всё и началось. Жена ходит, поглядывает на меня, боится, что я не я. Она меня со школы знает, у меня твёрдая пятёрка только по  физкультуре была. А в последнее время стал такие объёмы выдавать, что сам испугался нарастающей прогрессии. В застойные годы — то ли дело: пошёл, сдал макулатуру, получил талон на Жюля Верна, Мопассана или рулон туалетной бумаги и дальше  бумагу порть. 

  У меня есть друг-поэт, авторитетный товарищ в литературном мире, уже  три книжки издал. Посмотрел на меня, на тонны исписанной бумаги, сказал:

— Срочно к психиатру или к редактору, а то через год к первому будет поздно. 

Что делать? Послушался литературного авторитета. Решил поехать в редакцию, а по дороге еще заскочить  к доктору на всякий случай.

 Сажусь в свой старенький Юндай и медленно, как хромая черепаха, зависаю в утренней автомобильной пробке. Через некоторое время начинаю завидовать пешеходам, потом стартует чёрная зависть к тем, кто передвигается на мотоциклах, мотороллерах и самокатах. В голову лезут проекты о строительстве водного и подземного транспорта. Особенно нервирует хаотичное передвижение пешеходов, кто куда. А если бы всех строем в подземку — на строительство метро?  Проблема безработицы, как видимой, так и  скрытой, была бы решена — все в земле. Кто не захотел, тот не выходит.

 Наблюдаю, как дворник метёт улицу, лицо типичного интеллигента — лингвиста, такое не закоптишь под жарким солнцем. А рядом вышагивает азиатский рабочий в монтажной каске, очевидно, с вечера позабыл снять. 

 Против шерсти движется олимовская семья, у всех ортопедические шлёпанцы, шорты и потные лица. Руки заняты сетками — авоськами  «здравствуй Дуня «, ячейки, как  в футбольных воротах, из них, ощетинившись, торчат колбаса и горлышки от «Кеглевича».  Лоб в лоб, как в штыковую, неся во рту и пожёвывая метровый батон с хумусом, сближается семья сабр. Чудом удаётся избежать столкновения. Получив по ушам корочкой завтрака, а в ответ проверив на прочность коленные чашечки

 «Кеглевичем «, стороны ретируются — кто вправо, кто влево. Одни вспоминают какую-то маму, другие — кусочек загадочного маньяка.

  К машине приближается нищий с табличкой. Я быстро закрываю окно, чтобы не дышал  перегаром пожертвований. Вдали уже вижу, как пробка рассасывается, настроение пропорционально поднимается. Надеюсь, что впереди прекрасный день, ведь сегодня десятое — получка.

  Но радость была преждевременной , долго искал стоянку рядом с поликлиникой, что бы не получить очередной штраф — который пополняет бюджет городской муниципальной службы.

  В приёмной сидели два человека: первый — слесарь-сантехник, пишущий симфоническую музыку. Вдохновение он черпал, когда вода в бочке смывала всё на своём пути. Второй — строитель-бетонщик, утверждавший, что он самый лучший врач мануальный  терапевт и делает женщин беременными, не прикасаясь к ним. А всё к нему приходило, когда он  на солнышке стахановской лопатой замешивал цемент. 

 Жду своей очереди, взгляд натыкается на стопку журналов.

Журналы как люди имеют своё «лицо», объём, стиль и почитателей. Я даже не хочу говорить о тех полиграфических  выкидышах, где типографская краска хуже гуталина. Где главный редактор печатает только «знакомые» фамилии, а его тёща председатель жюри конкурса острословов. И всё это печатается на бумаге под стать той, из которой   в 60 — е  кульки для сахара крутили. 

  Да не покроется плесенью народная любовь к «Огоньку», «За рулём», «Роман — газете»! А помните, как в «застойные» секретарши занимались самиздатом полюбившихся журнальных публикаций в то время, пока начальники были на совещаниях в главке?

Где читается книга? — На диване.  Газета?- На кухне.  А журнал? —  Точно!!! Там! «Там» и можно было просидеть в три раза больше положенного лимита. 

   А сейчас? Ну разве можно сравнить свою читательскую симпатию к современным полиграфическим монстрам? Когда на каждой странице такие обнажённые красотки, ощущаешь, что твой мирок с твоими проблемами это как раз то место, где и на чём сидишь. А жизнь похожа на тот процесс, чем занимаешься. Правда, к просмотру последней страницы наступает передозировка. Это то же самое, когда хорошую водку пьёшь без ограничения. Да и как-то не к лицу отцу семейства сидеть в туалете два часа, тем более, что  жена подозрительно смотрит и задает глупый вопрос:

— Чем ты там занимаешься?

   Как правило, хорошие журналы и после энного просмотра доживают свой век в приёмных, парикмахерских  или комнатах отдыха, где люди ждут свою очередь, убивая время. О журнале, как о хорошем человеке, вспоминаем всё, или ничего.

 Врач выслушал меня внимательно и попросил что-нибудь прочитать из написанного. После чего с улыбкой сказал:

— Может не стоит лечить, у вас особый случай. Одно могу посоветовать. Если не хотите писать, попросите того  с лопатой, только он сможет помочь, а потом и сочинитель симфоний пригодится. Я же желаю вам, чтобы это всё в вяло текущую форму перешло.

   Вышел я на улицу, закурил, и не спеша поехал в редакцию, может ещё не поздно.