На новом месте

Дина очень привязывалась к любому месту. Даже к полянке во время лыжного многодневного похода: останавливались для перекуса, утаптывали лыжами площадку, стелили под рюкзаки полиэтилен… Командир задавал направления: девочки налево, мальчики направо… Выпивали залитый утром в термосы горячий чай, заедая его заготовленными утром же бутербродами… Когда уходили, Дина оглядывалась: расположение сосен, кустарника, какого-нибудь приметного пня или холмика казались уже настолько родными, что жаль было их покидать.

И где бы она ни оказалась, моментально обрастала людьми. Собственно, этими людьми определялись и расцвечивались география, краски и логистика того или иного места. Если кто-то из заполнявших пространство ее души выпадал по той или иной причине – мертвел и адрес, где они ранее виделись, переставал что-нибудь значить номер автобуса, на котором она прежде туда добиралась.

***

Микроавтобус вез их из аэропорта по указанному заранее адресу, туда, где брат с женой сняли для них квартиру.

– Потерпи, скоро будет новый дом. Там мы тебя выпустим, водички дадим, покормим… – уговаривали дети перепуганную кошку, пытаясь сквозь клетку погладить ее лапу или потрепать ушко…

Собака постоянно сползала с чьего-то ковра, скрученного в толстый жесткий рулон и завернутого в полиэитилен, лежавшего вдоль прохода. Дина всю дорогу поддерживала ее за ошейник, даже в окно не взглянула ни разу.

Родственники ждали у подъезда. Вперемежку с объятиями помогли вытащить из машины вещи, вызволили живность, переволокли все и всех на третий этаж. Вытащили из вороха вещей кошачий горшок и выпустили настрадавшуюся кошку обнюхивать дом.

Взяли собаку и вышли на ночную улицу. Дина осмотрелась.

– Ой, пальмы?!

Подняла голову – в темноте серели трех- и четырехэтажные коробки.

– Похоже на Бернгардовку… – растерянно заметила Дина.

– Ну, это ты зря, Ришон – один из самых крупных городов Израиля, и неплохо, между прочим, обустроенный, – услышала она в ответ.

«Ну что ж, мы не хуже нашей кошки. Будем обживаться», – решила для себя Дина.

***

Через несколько дней… 

…Когда новоселы уже смогли отличать один безликий дом от другого и находить дорогу к своему…

…Когда привезенные простыни и подушки примирились с новыми лежанками, принесенными с помойки и помытыми…

(Ах, помойки! Многих вы выручали в первые нелегкие годы. И меня тоже. Ваш магнетизм непреодолим. Даже сейчас, через десятилетия, я продолжаю с хозяйственным прищуром посматривать на выставляемые там вещи…)

…Когда чашки-ложки, по комплекту на каждого захваченные из питерской квартиры, уже несколько раз были использованы по назначению в этой становившейся все менее чужой, хотя еще недоукомплектованной квартире (ели на гладильной доске, стола пока не было)…

…Когда через несколько дней кошка попробовала найти утерянный прежний дом и выскользнула из квартиры (через дверь втаскивали какую-то очередную найденную на помойке обновку) и после нескольких часов поисков и переживаний была найдена этажом ниже – несчастным комочком, уткнувшимся головой в лапы…

– Тогда все в семье наконец поняли, что это действительно их дом и их город, что в прошлую жизнь они не вернутся, – и начали жизнь новую.

*** 

В этой новой жизни, научившись составлять первые фразы на иврите, ученики рассказывали учительнице, кто откуда приехал, и доказывали друг другу, что город, оставленный каждым из них, был самым лучшим.

– Не надо спорить, – на своем младенческом иврите острила Дина. – Самый лучший город на свете это Ришон ле-Цион, иначе зачем бы мы все именно сюда приехали?!

Учительница объясняла им смысл ивритских поговорок, многие из которых, как и любимые песни израильтян, оказались привезенными когда-то, лет сто назад, первой волной переселенцев из России и Украины.

«Жалеть прошлогодний снег…» – писала учительница на доске. И рассказывала ученикам, насколько бессмысленно его жалеть, когда он прошлогодний, и что такое снег вообще. Ученики смеялись и в ответ ужасали ее своими рассказами о снеге, о сорокоградусных морозах, о сотнях километров между городами.

Здесь же города стояли вплотную. На шоссе сразу после таблички «Ступайте с миром», при выезде из одного города, стоял транспарант с названием соседнего населенного пункта и приветствие: «Благословенны входящие».

Однажды на окраине ближайшего города – то есть в нескольких сотнях метров от их дома – были задержаны террористы, пытавшиеся поджечь газовые баллоны. Такие же газовые баллоны стояли снаружи и возле их здания – Дина остро почувствовала, насколько их касается прокатившася тогда по Стране полоса терактов.

*** 

Позже, уже полюбив этот город, Дина написала гимн Ришона, упомянув там Фонтан – общепризнанный центр города. Пешеходная улица, полная кафешек и магазинов, отходила от Фонтана и утыкалась в старую синагогу. Вдоль всей улицы, по средней ее линии, была выставлена старая сельскохозяйственная техника – открытый музей, воспевавший первых переселенцев, поднимавших Страну. Неподалеку от Фонтана был вход в Городской парк. 

Вечерами у Фонтана собирались и разбредались по аллеям молодежные и подростковые компании. Помимо молодежи в парке постоянно обитали шахматисты и доминошники, для них были установлены столики под навесом, защищавшим их от солнца или дождя.

Слева от входа в парк находилась небольшая нотариальная контора, где работали  брат и невестка Дины. Дина часто забегала в это сараеподобное зданьице – перекинуться с родными парой слов, если они были свободны. Или хотя бы молча на них посмотреть, потягивая из кружки чай, который можно было приготовить самой, не отвлекая хозяев от работы.

С другой стороны перед входом в парк стояло добротное здание банка «Дисконт»… До карниза его второго этажа – у окон со стороны парка – долетели однажды ошметки взорвавшегося в парке террориста-самоубийцы.

Погиб подросток, наблюдавший за игрой шахматистов, ранен его друг. Динина дочь была из другой компании. Но все подростковые группы знали друг друга поименно и здоровались при встрече.

Дина успела набрать номер дочери и услышать ее голос до того, как информация о происшедшем распространилась официально – ей повезло, что контора брата была рядом. Брат выскочил на улицу на звук взрыва, убедился, что собственные дети целы, и сразу позвонил сестре. Иначе бы Дина сошла с ума: вскоре уже никто никому не мог дозвониться – сеть ли была перегружена, или намеренно глушили? И город перекрыли – все, кто оказался по другую сторону от ограждений, добирались домой вкруговую, часами. Дина видела, как эти несколько часов металась в неизвестности соседка, не знающая, жив ли ее ребенок…

*** 

Друзья появились и у Дины. В свободное от учебы и выживания время Дина начала посещать литературное объединение, стала писать статьи для местной русскоязычной газетенки. Оказалось, что выжить в Ришоне трудно, но жить весело.

Через два года борьбы за существование в одном из самых дорогих городов Израиля ей пришлось перелицевать эту фразу: да, жить там было весело, но выживать трудно.

Одноклассник перетащил их в свой поселок в Шомроне.

Позже, через много лет, одноклассник вспомнит, как Дина чуть не съезжала под заднее сиденье, когда он вез ее первый раз посмотреть поселок и их будущую квартиру. А тогда ничего не сказал. Но Дина и сама прекрасно помнила свой страх. Ехали по шоссе, общему для израильтян и палестинцев. Машины шли вперемешку – с израильскими и палестинскими номерами. Еврейские поселки и арабские деревни тоже чередовались вдоль шоссе. На еще не натренированный взгляд отличались они только видом крыш: преимущественно плоские на арабских строениях и двускатные – на еврейских. Само шоссе тоже было неприметным и неприветливым. Казалось белым на солнце, отблескивало мелкой каменистой крошкой, размазанной колесами автомобилей по асфальту. Беспорядочные груды камней на обочине…

А позже, когда эта дорога стала дорогой к дому, она уже воспринималась как родная. И камни по бокам стали узнаваемы, и белый цвет приобрел оттенки: на углу, на пересечении белесого шоссе с белесой же проселочной дорогой, ведущей к арабской деревне, стоял высокий серовато-белый камень. Рядом стояла белая, но грязновато-белая, чуть расцвеченная более темными пятнами, лошадь. На вершине этого острого серо-белого камня сидела длинноногая и ослепительно белая цапелька, почти равняясь головой с головой лошади…

Кто бы мог нарисовать эту картину – с несколькими оттенками белого?.. Динины пальцы очередной раз плакали от неумения держать кисть и карандаш.